Вандалы.
Автор: Firestarter
Пейринг: ТТ/СБ, АБ/ТТ
Рейтинг: r
Краткое содержание: Отверженные Блэки развлекаются по-своему.
Дисклеймер: Роулинг принадлежит то,
что она выдумала.
Предупреждение: местами strong language, AU
из-за нестыковки дат.
Примечание: Сириусу 22.
***
- Вратарь в этом сезоне
просто дерьмо. Куда они дели Ники?
В баре Солти – красные
стены, красные лица и красные глаза от ночных бдений – не протолпиться, потому
что это субботний матчевый вечер, полуночная служба помоечных прихожан.
- Эти козлы продают Becks.
Нужен Grolsh – удобное горлышко, тяжелое дно. Мы так разделали их фанов в
Ливерпуле, вся забегаловка в хлам.
У Тэда Тонкса и двоих его
друзей одинаковые кожаные куртки с нашивками, одинаковые высокие ботинки с
тяжелыми носами и одинаковый сорт пива. И одинаковые идущие по кругу разговоры,
как сама сточная жизнь лондонских пролетарских окраин.
- Ставлю сотню, мой питбуль
по...
- Алекс, заткнись!
- Порвет любого!
- Заткнись!!!
Питбуль-трехлетка хорош,
без поправок, это знает каждый, две минуты пообщавшийся с Маленьким Алексом. Он
не раз закладывался на свой байк, даже на свою девушку, и всегда псиные челюсти
оправдывали любые ставки.
Кроме понтов своего
хозяина.
- Спорим на две, он спасует против первой попавшейся шавки?
– Это насмешка чистой воды, Тэд видит, как скулы Кида, болельщика его команды,
сводит от сцепленных зубов за косой ухмылкой. поводок
с цепочкой накручен вокруг жесткой мослатой кисти. Зачем ему цепь, если нет
собаки?
Батарея тары на стойке говорит о том, что он готов выбросить
две сотни, лишь бы Алекс повелся на глупую провокацию, и что далеко зашедшее
бахвальство того уже не позволит отказаться.
- Ты получишь ее потроха через десять минут. – сквозь прищур неестественно светлые
глаза почти альбиноса, владельца бойца, обводят зал, где у выхода уже толпяться
те, кто считает такие забавы лучше стриптиза.
Холодная и пустынная улица сходится в тупик ржавыми
гаражами. Но то, что щерится на бетонном полу под режущим светом голой
лампочки, шавкой назвать трудно.
- Это овчарка!
- Слишком крупная. Где ты
видел у них такую шерсть? – Кид ведет по очкам, со вкусом отхлебывая из горла.
- Помесь. Просто дворняга.
– бросает Тэд, обрывая спор и
решая исход для перетянутого жгутом черного зверя, исходящего слюной и рыком у
его ног.
Овчарка или нет, отданная
кем-то из полунаркоманских полузнакомых Киду за долг, обречена пойти в расход
из-за своей бесполезности. против
бойцовской породы у нее нет шансов.
***
Обратись он сейчас
человеком, от него остались бы клочья.
- Сдохни, ну, сдохни!!!
В тяжелом сигаретном дыму
хохот, и брызгающий слюной хрип, и животный ор, словно на сеансе экзорцизма, а
бледные пятна лиц сливаются в одну мутную полосу.
Когда в глаза тебе смотрит бойцовская собака – пусто и прямо
– ожидая одного движения воздуха, чтобы сделать бросок, время сливается в один
длящийся, длящийся замедленный кадр с тупой акульей мордой питбуля.
- Ату, мать твою! Фас!
- девятая минута, Кид! – жесткое
лицо блондина среди беснующихся тел умиротворено, как иконописный лик. У людей
же не могут быть белые глаза, правда?
Тестостерон испаряется из
пота, из влажного выдоха самцов, конденсируясь каплями, и черно-белому
собачьему зрению Сириуса кажется, что стены красные, красные, как в том баре на
углу – или это просто кровь застит глаза.
Как губы шлюхи, угостившей
там клофелиновым виски, после чего битое стекло на каком-то заброшенном складе
заставило его, абсолютно голого, обратиться псом и вновь провалиться во тьму.
Чтобы очнуться здесь.
...дыша тяжелым
электрическим светом, роняя розовую пену из пасти на вздрагивающих, цепенеющих
от усталости мышцах лап. Как странно, что он не чувствует боли.
Рывок. Укус. Рывок.
- Аут!
В бесцветных радужных
оболочках ярость, белое безумие – так близко, потому что Маленький Алекс уже
протискивает лезвие ножа между челюстей, вот-вот перегрызущих Сириусу горло –
не чтобы спасти дворнягу, но чтобы забрать своего бойца.
Вместо обещанных потрохов,
высокий парень, благодаря десятой минуте, запихивает в карман линялых Levis
две сотни. Кид в добром расположении духа, и Тэд Тонкс пользуется этим в своих
интересах.
- Не сдашь мне эту дыру,
пока не перекантуюсь?
- Лиз тебя уже выперла? –
Косая ухмылка не сходит с его лица. В воздухе стоит тяжелый дух высыхающей
крови и пота, хотя освещенный круг уже пуст. – Придется здорово тут
поубираться...
За последними идущими в
Солти обмывать травлю захлопывается железная дверь и гараж погружается во мрак.
***
Когда под мутное серое
утро, Тэд, шатаясь, вваливается внутрь, на его плече уже висит она.
Темные острые соски и шалый
взгляд с блестящими белками из-за спутанных волос, как у норовистой лошади,
держат на привязи его зрачки, будто вместо пива он весь вечер закидывался
Extasy.
Ничего не стоит запустить
руку в черные полумокрые космы, но она вдруг скалится, изображая улыбку, как
ощеренная сука, голодная до плоти, так что нет сомнений – отгрызет. Белое
скачущее на нем тело прогибается, и на сверкающем во мраке бледном лице Тэду
вдруг является лютое, лютое и хищное выражение в чертах мертвенно-страшной
красоты.
Нет, на самом деле, наверное,
это просто из-за застоявшегося запаха крови с хрипящим дыханием забытого
подыхающего пса.
Он называет ее Ан. Ани,
нормальное имя, так же зовут подружку Кида, ночную официантку.
На фоне проституток –
резиновых девочек с печальными глазами – подпирающих бесконечные стены складов
своими тощими малокровными тельцами со следами уколов, она выглядела
припаркованной на помойке Ferrari.
- бомжуешь?
-
Сбежала, - бросает она, хрустя ботинком на осколках пивной бутылки.
Татуированые руки сзади
накрывают курткой, ласкают зарывшееся в растрепанные черные патлы лицо.
- значит, я тебя удочерю.
...Сириус бредит, будто все раны присыпаны хлором.
Беззвучные конвульсии ломают его, и, сцепив до хруста клыки, он трется спиной о
пол, но порошок уже въелся во влажные разрывы, а эти движения только заставляют
их кровоточить, марая все вокруг темными разводами.
«Мать мою! Мою мать! Мать!»
– это его личное ругательство; оно пульсирует в мозгу бесконечным циклом в ритм
с импульсами боли.
Тэд не помнит о собаке, он
думает, что голод в черных глазах, принятый им за так часто встречающийся
героиновый, совсем другого свойства. Словно с каждой каплей пота и спермы из
него вытекает жизненная энергия, пока слабея, словно от потери крови, он
проваливается в тяжкий обморочный сон.
Рядом с немой тварью,
самкой, приманенной им на цементный пол с кровавыми отпечатками многих рифленых
подошв.
***
Возвращаясь к
бледно-зеленым стенам в архипеллагах ржавчины, нельзя знать, застанешь ли ее.
Способный в один миг бросить все, способен это сделать еще раз. И еще раз.
Синдром асоциальной личности, так говорил куратор в исправительной колонии.
Но белый слепящий свет фар
мотоцикла ловит во тьме гаража босые женские ноги и... развалившегося на его
куртке небритого парня, сверкающего серебряными кольцами на прикрывающей глаза
руке.
У рта подружки остается
черный смазанный след мазута от Тэдовой пощечины, потому что все ладони
перепачканы и провоняли машинным маслом. Вздернуть за шкирку пьяного хахаля
получается только с третьей попытки, это нелегко, когда на предплечье висит
брыкающаяся Ан.
- Это мой брат, ты, урод! У
него проблемы.
То, что показалось сперва
алкогольной шатающейся слабостью, на деле – результат хорошей драки. Странно,
его словно зубами рвали. Но если бы не разительное сходство хмурящегося от боли
лица с тонкими точеными чертами, сдыхать ему в обледенелой слякоти со всей
прочей швалью.
- Тэд Тонкс.
- Блэк.
- Блэк. А имя?
- Просто Блэк.
Из-за фраератого вида – длинных, до локтей, угольных прядей
с проблеском серьги, множества колец, небрежно-изящной манеры его можно было бы
принять за сутенера. Но Тэд хорошо знал местных, ниггеры в пижонских розовых
пиджаках сделаны из другого теста.
Братец был принят.
***
это даже не чемпионы
Бликс. Так, встреча мелких сошек в межсезонье.
Но Кид сказал – дело принципа, щурясь на четверых приезжих у
стойки. Они пьют сок с мартини, мать вашу, пидарское пойло, у них ботинки с
легкой подошвой и в кости тоньше любого из нашей fan-band. Тэд даже
сомневается, имеют ли они какое-то отношение к футболу.
Красный потолок шатается вместе со стенами, вместе с
табуретом Кида – его набитые кисти в цепочках расслаблены, и расслаблена кривая
усмешка с полузакрытыми веками, из-под которых он следит за тугими задницами
официанток и тонкошеим типом с нервным кадыком, тот час же уткнувшимся в свой
стакан, и расслаблено все его поджарое тело, сообщая о мире, безмятежности и
нирване.
Выдыхая ноздрями дым, он даже почти не смотрит на них, но
четверка, почему-то засуетившись, покидает недопитую тару.
- Ату. – командует Кид.
Под мертвенным светом вздрагивающих флуоресцентных трубок
уборной лица тех парней похожи на окоченевшие тушки кур, которые, охреневая,
Тэд весь день сегодня разгружал в рефрижераторе.
Гудение неона.
Когда его сцепленные в замок руки на затылке оставляют
беззащитным живот, и открытую шею, и пах, они не делают попыток. Даже когда
слегка расфокусированный взгляд замерзает, а пальцы очень медленно, словно
нехотя, начинают накручивать галстук одного, эти мудаки не шевелятся. Их
четверо. Против Тэда, Кида, Маленького Алекса и приблудного нового.
- Давай, Блэк, покажи класс.
кадык взмокшего пацана
дергается, он не смотрит на своих друзей, они не смотрят на него.
Зато все сразу пялятся на высокого парня с небрежно
забранным хвостом, методично прикладывающего своего дружка о мокрый кафельный
пол. Поскальзываясь на осколках слетевшей раковины и карамельно-розовом жидком
мыле, Тэд не успевает повиснуть на Блэке, потому что Маленький Алекс, до того
подпиравший стену, неожиданно выступает с нотой протеста.
Белесые глаза, не жмурясь на холодный свет, наблюдают, как
кончики длинных черных прядей мокаются в унитаз, ведь этот псих наклоняется так
низко, удерживая утопленную там Кидову голову. Бесцветный взгляд не отрывается,
даже когда Тонкс, толкаясь, наконец, вываливается вслед за мокрым и бледным
Блэком, а четверо исчезают еще раньше.
***
Он хочет послать братца на хуй. Нет, сначала отпинать, а
потом послать на хуй.
Улицы. Улицы. Улицы.
Круглые широкоскулые лица корейских студентов, черные
толстогубые наркодилеров. арабы в
секонд-хэнде косятся на его бритую голову и болтающуюся цепь у ремня, но он их
игнорирует. Блэка нет.
Гаражи переходят в городскую свалку. Набухшее влажное небо
низко над ржавыми остовами автомобилей и мелко накрапывающий дождь; сколько
хватает взгляда – кипы роскошного миддл-классового европейского мусора.
Беззвучное безлюдье.
DocMartins Тэда
насилуют глянцевые страницы Сosmopolitan.
Заголовок: «Как увеличить грудь».
Заголовок: «Как имитировать оргазм».
Вóроны чертят над всем этим хаосом апокалипсиса
широкие круги, подобно кондорам, и пейзаж почти величествен.
Когда, спустя многие клочья стекловаты и десятки пластиковых
тюков Toxic, он, наконец, видит черные лохмы давно рассыпавшегося хвоста, тик
ярости переходит в просто усталую дрожь. Сидящий человек вытирает об майку
разбитые костяшки рук, не обращая на него никакого внимания.
Тэд отсапывается и падает рядом.
- Это не наша територия. Тебя же тут зароют. – В пустых
серых глазах отражаются точки галочьей стаи, словно кружащиеся чаинки на дне. –
А после того, как Киду наложат швы, и по нашей не ходи. Куда теперь?
Какое-то животное шуршит, запутавшись в полиэтиленовой ленте
с эмблемой Starbucks.
Слоган этой фирмы – «Мир для тебя».
- Ты когда-нибудь плавал в джакузи?
***
В этом доме оливковые
стены, белый палас на полу и белая кожаная мебель. Наверное, хозяева обязаны
выплачивать кредит за него, пока не переселятся в нарядные кремационные урны.
Коллекционной бейсбольной битой хозяина с автографом Дэна
Холлза этот психопат сметает коллекционные яйца Фаберже.
- Твою мать, Блэк.
Ухмылка, как у Кида. Взгляд, как у Маленького Алекса.
- Мою мать.
Вы знаете, что такое нокаутировать вазу династии Цинь сразу
после спущенного в унитаз бриллиантового колье в двадцать карат? Кайф, будто ты
сорвал Jack-Pott.
О, здесь даже есть камин.
С фотографии высокомерно и
капризно глядит фарфоровое личико блондинки и такого же белобрысого типа,
владетелей мира и населяющих его амеб.
Тут целый гребаный
Метрополитэн музей, думает Тэд, вертя на пальце розовые трусики Tanga
хозяйки. Лувр, в котором потерпел крушение ТУ-34. Улыбка статуи Гермеса
фальшива, как фальшивым было бы олимпийское спокойствие жертв катастрофы. Как
ни разу не тронутые тома – это видно с первого взгляда – в одинаковых
переплетах.
все,
что есть здесь настоящего – двое первобытных самцов и их адреналиновый пот.
- Это что, иврит?
- Латынь. Тацит в оригинале. - Сообщает Блэк, даже не
поворачивая головы.
Латынь в огне не отличается от еврейского письма, как вид
патио сейчас – от наглой, изобильной, пожирающей саму себя лондонской свалки,
отходника двенадцатимиллионного мегаполиса, обиталища крыс и ворон.
мраморные
плитки, мраморный камин, мраморный туалетный столик в уборной супружеской
спальни награждены Сириусовым экстатичным вниманием.
Зеркальная ванная у них
размером с Сибирь.
Трогая пальцами ноги
крохотные лампочки дна в бурлящей воде мини-бассейна – прямо в одежде – у него,
наверное, глупый вид. Двое грязных мужчин выглядят здесь, словно наемные
рабочие, случайно попавшие в кадр рекламного ролика о дорогом шампуне.
Но Тэду неоткуда об этом знать, ведь у него никогда не было
телевизора. В привычно жестком взгляде непривычный шок. И зависть. И еще шок. И
медленно, медленно поднимающееся со дна нечто, именуемое Марксом классовой
ненавистью – если бы отбросы урбанистических окраин, конечно, когда-нибудь о
нем слышали.
- Эй, не все так славно! - толкается
локтем Блэк, демонстрируя снятую с полочки мазь от геморроя.
Тэд фыркает, но внезапно весь пиршественный хаос кажется
каким-то тоскливо малозначительным. Такие же простые лохи, как он, скоро вынут
клапти холстов и вставят новые, на пару миллионов дороже. Ему хочется нанести
ущерб, не измеряемый в финансовых знаках, что-то, что бы отразило во всей
полноте его отношение. Осквернить это перламутровое гнездо по-настоящему.
- Ладно.
- Ладно?
- как далеко
ты способен зайти?
Он не понимает, когда рука с кольцами на каждом пальце
накрывает мокрую ширинку. Тэд тяжелее, коротким толчком он сбивает с ног,
подминая под себя.
Чувствуя телом весь вес, под прямым пустым взглядом Сириусу
кажется, что на нем стоит бойцовская собака, и вязкая слюна скапывает на
подбородок, но, на самом деле, влага – это кровь, сочащаяся из рассеченной
Тэдом губы.
- я тебе не пидар сраный. –
тихо цедит Тонкс в глаза.
- я тоже. – спокойно отвечает Блэк.
Что бы сказали по этому поводу Кид и Маленький Алекс? Он
никогда не вставлял парням. Но и никогда не истреблял чего-то дороже ста
баксов. Не обливал жидкостью для чистки труб картины Пикассо. Рядом с Блэком
все кажется иначе, все кажется азартным и доступным.
Глаза на бледном до синевы лице под ним безумны и отчаянны,
как у того черного кобеля, продолжавшего бросаться, зная, что проиграет.
Алчный, алчный животный взгляд, кипящая смола, в котором желание доходит до
температуры ненависти. Тэда затягивает в космическую черную дыру, точно тогда,
в гараже с Ан.
Блондинка из рамки насмешливо и презрительно кривит губы.
И у него сносит крышу.
Блэк не хочет быть снизу, но и Тонкс не хочет. Это больше
похоже на драку, чем на поиски ласки, где сверху оказывается тот, кто сильнее.
вбивая собой в пол
жилистое тело, Тэд чувствует, как его что-то отпускает – почти так же, как на
собачьих боях. Словно трахая Блэка, он трахает целый мир, который всю жизнь
трахал его; то, что хотел, но никогда не мог, хрустит теперь осколками элитных
стереосистем под его сапогами, а хриплые стоны – это голос буржуйской сучки,
смятой грубыми лапами.
Он, полубомж, наклал на их многотысячный доход,
отпылесосеные ковровые покрытия брезгливой леди помечены липкой спермой.
Кончая, словно в агонии, Тэд ощущает себя так, будто кого-то только что убил.
перевитый лентами венок
на двери черного хода кухни почему-то напоминает погребальный, и, удивленный
нелепой мыслью, он не замечает, как Блэк, уходя, выворачивает до отказа вентили
газовой плиты.
***
Улицы Лондона украшены
маленькими светящимися фонариками, время Санта-Клауса и рождественского гуся.
Тонкие хищные ноздри его женщины слизывают добытый подарок – белую полоску
кокаина.
когда
двенадцать пьяных шотландцев приперли его к стенке за баром на выездном матче,
он не боялся. Не боялся копов, не боялся коповских овчарок. Тэд Тонкс не боялся
никого в Объедененном Королевстве Великой Британии и Северной Ирландии.
сбитые
костяшки в черно-красных татуировках могли поведать любому его биографию.
Глядя, как тощие белые
бедра покрываются пупырышками под холодной струей протекающего шланга, и она
нервно переступает с ноги на ногу, как вытирается прохудившимся байковым
одеялом, он думает, что в ней нет ничего демонического. Если ее пальцы пахнут
стиральным порошком, он уверен, что такие мысли – просто бред.
...Дикая тварь, не знающая
слова, дикая тварь, не знающая письма, дикая тварь, не знающая знака,
архитипическая темная вода.
Редко одевающая на себя
дома что-то, кроме издевательской ухмылки, редко произносящая больше двух слов
в день.
Кроме особых случаев.
Ярость бесновалась за
абсолютно белым от схлынувшей крови лицом, ее трясло до кончиков пальцев так,
словно это начало припадка эпилепсии. Тэд смотрел, как его подружка, запинаясь
от злости, выплевывает слова сквозь непроизвольно клацающие зубы и ждал, когда
из бледного рта пойдет пена. Ее нутряные вопли напоминали рык больше, нежели
женский голос, но даже эти редкие приступы исступления не шокировали настолько,
как талантливая лексика. Так Тэда не материли даже ливерпульцы.
- Сука! Ты сука!!! –
металлическая стенка гулко вздрагивает, отрикошетив табурет.
- Маггловский выкидыш
флобберчервя!
Тишина.
У Ан не было паспорта. Зато
была фобия зеленого салюта, оставишая ему искусанные руки при попытке удержать
ее от панического бегства через оживленную магистраль.
- Совсем сумасошлатая?
Впрочем, он не считал ее
страннее своего припадочного старика, после трех пинт крепкого Royal
заводившего шарманку про то, что премьер-министр Великой Британии с рождения
одержим бесом.
В канавах Ист-Сайда не
принято задавать вопросы – она не лезла в его прошлое, он не прикапывался к ее
семье. Бедная девочка сто процентов росла в секте одержимых изолированых
фанатиков – Тэд слышал про баптистов во Флориде, запрещающих детям носить
нижнее белье. Мормоны не пьют черный чай, истовые католики не используют
противозачаточных таблеток, «солнечные братья» считают хорошим тоном глотать
соляную кислоту.
Иисусе, Кид однажды сказал,
что она смеялась, как безумная, увидев над стойкой телевизор. Ее же не могли
воспитывать в sovetskom приюте, правда?
***
Еще издалека видны черные крепкие спины столпившихся на
снегу вокруг алого закровавленного круга. Значит, бой идет больше двадцати
минут.
В рычании судорожно дергающихся горл трудно разобрать слова,
ведь человеческие ДНК тут переплетаются заново, становясь иной, звериной сутью,
и затянутый зрелищем Тэд, к счастью, не видит выражения отвернувшегося
Блэкового лица.
Светловолосая голова Маленького Алекса, не обращающего
внимания ни на мокрую слякоть, марающую белые джинсы, ни на протягиваемые
угрюмым хозяином выигранные деньги, склоняется над питбулем. всегда №1. Он готов сам зализывать ему
раны.
Вороны склевывают красный снег.
Тэд щелкает зажигалкой. Смотрит на просвет и щелкает еще
раз. Какая-то мысль, неважная, но давно блуждающая в предместьях сознания, не
дает ему покоя.
- куда делся
кобель?
- Что?
- Раненый пес. Он тебя не переваривал – никогда не видел вас
вместе.
- Сбежал. – Блэк дергает
головой, отвергая сигарету.
- Ему повезло. На спор раньше стафордширам отрубывали лапы,
чтобы узнать, разожмут ли они тогда челюсти.
Да, повезло, что кузина, открывающая ему последние месяцы
иные грани бытия – having fun in a muggle way – пришла, почуяв,
когда игра вышла из-под контроля.
Но не играть ни он, ни она не могли.
Все началось с той свалки. С вибрирующих от запаха дождя и
мокрого картона жадных ноздрей Андромеды, воздвигнувшейся над простиравшимся у
ее ног бескрайним горизонтом отбросов и хаоса –
изначального, подлинного мира; или того, что казалось ей изначальным и
подлинным.
«И царство их – на развалинах» - то, что писали в
средневековых катехизисах про ведьм.
С самого детства любой набор упорядоченных предметов вызывал
в ней бесконтрольное раздражение. Она ненавидела ровный ряд кисточек на шторах,
ненавидела выстроенные по росту фарфоровые фигурки на каминной полке, никогда
не носила жемчужных бус.
Даже выплеснутый однажды в сердцах Друзиллой на руки дочери
(о, конечно, потом залеченные!) кипяток не смог удержать ее после от стягивания
скатерти с крохотными, совсем одинаковыми, симметрично расставленными кофейными
чашечками на министерском званом обеде.
Круцио Вальбурги не способно было отменить полной луны,
сверхъестественным образом сманивающей родственных семейству волчьих, волокущей
за взгляд черного пса в темные сырые ложбины спящего Лондона, пахнущих мокрым
камнем и железом, после чего Кричер по утрам находил на подушке молодого
хозяина зерна крупного речного песка, насыпавшиеся с лохматых волос.
В их общем мифе твердь никогда не была отделена от вод, свет
от тьмы, низ от верха, а единственной стихией была первобытная, вечно
меняющаяся, сырая материя, не знавшая упорядочивающего касания Иеговы, Аллаха
или Урана.
Казалось, каждый из них, не зная меры, соревновался,
насколько далеко можно достать, путешествуя к истокам собственной сути, следуя
зову самого дна нутра.
Они не умели назвать это иначе, чем тоской по жизни.
***
такие
помпезные особняки – белое с золотом, псевдо-рококо, красный бархат и дерьмовые
завитки на гипсовых колоннах с амурчиками – могут принадлежать престарелому
сенатору и его второй половине с болезнью Альцгеймера. Двухэтажные котеджи –
кремовая рельефная отделка снаружи, ничего особенного – мэнеджеру среднего
звена. А сли нет подземного гаража, то не стоит тратить время.
Тэд стряхивает воду с
полиэтиленового свертка с баксами, извлеченного только что из сливного бачка,
размышляя о рентабельности банковских вкладов.
Ничего из того, что надето
на его «жене», не было куплено за деньги. Ничего из того, что посещало его
желудок последние не по-летнему дождливые месяцы, не заработано
социалистическим трудом.
В следующем доме Ан
выгребает наличные из упаковки Tampax. Раздумывает минуту и засовывает в карман
ее тоже.
В следующем доме Тэд
потрошит вазон тропической калатеи, обсыпавшись с ног до головы землей, как
глупая собака. На самом дне горшка – блестящие цацки. Любите ли вы домашние
растения? Он – да.
Странно, что не срабатывает
сигнализация, хотя он мало в этом понимает.
Тэдова потертая куртка
валяется на полу, а сам он – с ногами в утяжеленных свинцом DocMartins на
перекрученных простынях из черного атласа – кажется себе грязным животным в
Эдемском саду, пробравшимя туда, пока ангелы в федеральных фуражках вздремнули
за чизбургерами.
- Круто! Интересно, каково
жить в такой норе, а?
Ан не отвечает.
Она смотрит на дело рук
своих – наполненную кипятком гидромассажную ванну с опустошенными туда десятью
банками кетчупа и отправленными следом кремовыми шелковыми шмотками из
гардеробной комнаты – и думает о Сириусе.
Бурлящее красное варево с
мелькающими белыми тканями выглядит как цитата из Библии.
Она думает о нем весь
следующий день, и день, следующий за тем, и все тускло-мокрое, бесконечное утро
во мраке железной коробки, не включая электричество из-за дождя.
вода
давно превратилась в хлюпающую грязевую кашу, и, наверно, поэтому у
пошкребшегося человека такой жалкий изможденный вид с серыми кругами под
глазами, что она едва не приняла его за местного наркомана.
Глядя на искусанные губы и
не глядя в воспаленные глаза, он минуту что-то мямлит, словно еще не веря, что
перед ним – действительно наследница древнейшего и благороднейшего рода Блэк,
из чего можно разобрать только «азкабан»,
«...в состоянии аффекта» и «пожизненное заключение».
Ан пинает дверь ему в лицо,
не потрудившись задвинуть щеколду.
В красных стенах кисть с
намотанными цепочками нервно вертит горлышко Будвайзера, потому что Кид сегодня
немного зол.
К тому же, Бликс чуть не
просрали матч.
- Тонкса заперли на месяц
за дебош, драку и бла, бла, бла. – он
резко отхлебывает, блестя темным стеклом. – А этой суке похрен, даже не
спросила. Одна порода с братцем.
Одна рука у него занята
пивом, и ему лень наклонятся за вывалившейся из забранной в участке Тэдовой
куртки газетой с лицом темноволосого парня на первой полосе.
Конец.